бежать, ноги подкашивались. Лежала и ждала, когда он меня убьет. Больше не могла бороться. Потом появились вы и спасли, освободили меня! Это молитвы, мои подруги услышали меня, они помогли мне выкарабкаться. Только прошу вас, не отпускайте его. Афанасьев за все должен ответить по закону, за каждого сироту, за каждую погибшую женщину. Умоляю, пускай ответит за все. Я верю, вы сможете. Вы на чужой земле, поэтому не зависите ни от кого, вы представляете закон, настоящий закон. Без взяток и махинаций.

Надежда бормотала все тише и тише, веки ее опускались в такт движению кузова, а тело обмякло – укол подействовал. Гуров помог женщине перебраться на кушетку, но грязная ладошка по-прежнему не отпускала его пальцев. Сквозь дремоту Надя прошептала:

– Нет, не уходите. Он сбежит и снова придет за мной. И теперь убьет, точно убьет.

– Я здесь, я буду сопровождать вас до больницы. Там врачи и персонал, вы будете в безопасности. – Лев Иванович деликатно уточнил: – Надя, вы говорили, что Афанасьев упоминал о других женщинах, что спрятал их тела в болоте. Можете вспомнить точно, что именно он говорил?

По тонкому измученному телу пробежала волна судороги, пальцы снова сжались. Надя с трудом открыла глаза:

– Когда он вытаскивал мою голову из воды, то смеялся и говорил, что потом меня ждет болото. Как и других. Болото, где я сгнию, а никто об этом даже не узнает. Он так говорил. «Ты сначала сдохнешь, а потом сгниешь, как все они, в зеленой вонючей жиже. Вам там самое место, потому что вы, бабы, как болото – тянете в неприятности». Так он кричал. И снова окунал меня в воду, чтобы я не могла дышать. Я не могла дышать, я умирала, сотни раз он меня убивал, – по лицу женщины хлынул поток слез, губы затряслись от истерики.

Новая волна горьких слез закончилась быстро, и от покачиваний машины Надежда все-таки забылась сном. Лев теперь сам не выпускал ее руку, держал пальцы в своей ладони, поправлял спадающую куртку, пока «Скорая» не вкатила в знакомый двор. Здесь, возле здания больницы, где были видны окна его палаты, Гуров помог внести Надежду на носилках в приемный покой. Знакомый молодой врач удивленно хохотнул при виде него:

– Товарищ оперативник, скучно стало, решили нам новых пациентов поставлять? – но при виде серьезного лица Льва понял, что шутка у него не вышла. Он кивнул и успокоил: – Не переживайте, я присмотрю за девушкой.

Лев пожал ему руку, а потом вышел на свежий воздух во двор. Позвонить Сладкевичу не успел, его номер высветился уже на экране смартфона. Знакомый голос в динамике был полон тревоги:

– Товарищ полковник, у нас ЧП! Афанасьев мертв!

* * *

Лев Гуров сидел на койке в больничной палате. Ему достаточно было всего лишь пройти по переходу из одного корпуса в другой, чтобы оказаться на своем месте. Хвалова Надежда, важная свидетельница прошедшей ночи, осталась в отделении травматологии. Опер же вернулся в свое крыло, где ему выделили отдельную палату для прохождения лечения.

Он сидел, ссутулившись на краю койки, чувствуя себя совершенно обессиленным. Его запас энергии кончился в тот момент, когда майор Сладкевич сообщил о смерти главного подозреваемого Сергея Афанасьева. На смену воодушевлению, когда опер не обращал внимания на усталость, ломоту во всем теле, пришло недоумение. Конечно, Гуров сначала был раздосадован, он оставил свою привычную сдержанность и выкрикнул в трубку:

– Как, мертв?! Он же был у вас в спецмашине, в наручниках! При мне заводили! Что произошло?! Сердце? «Скорая» ведь рядом была, надо было мне набрать, я бы развернул врача назад!

– Нет. – Сладкевич медлил, не решаясь рассказать, что произошло. За такое можно получить от руководства только выволочку, а ведь он всего сутки как на должности начальника отдела.

Павел нехотя рассказал все же, как было дело после отъезда Гурова из старого поселка:

– Мы с ребятами провели задержанного по двору, чтобы объяснил, как вещи, документы пропавших оказались спрятанными рядом с сараем. Правда, Афанасьев молчал, иногда только требовал встречи лично с вами. Куда спрятал тела, тоже отказывался говорить. Я бы мог этого упрямца в два счета разговорить, нашими методами, проверенными. Терпения уже никакого не было с ним возиться. Ведь столько улик нашлось, которые на него указывают. Вина, считай, доказана, еще и потерпевшая выжила. Ну на что он надеялся со своим молчанием? Я ему предлагал, сто раз предлагал, чтобы он дал чистосердечное, а суд это все учтет, да и условия содержания в изоляторе получше организуем. Афанасьев любит сладко жить. Любил… После прогулки по двору совсем замолчал, как улики увидел. Мы его в бобик, то есть в спецтранспорт, уже по местам уселись, как тут он мне давай стучать в стенку, орать, что хочет чистяк, ну, то есть чистосердечное написать. Мы остановились на окраине, я ему ручку и лист дал, Афанасьев лично все написал сам. Подпись, дата, все как положено. Во всем признался, что убил троих, только не указал, где спрятал тела. Закрыли его обратно да поехали. Браслеты не стали надевать, застегнуть их никак было. Вы ему руку повредили, когда задерживали, и запястье так разбарабанило, что не сходились концы. Ну вот… Он затих там, сидел смирно. Я думал, что просто раскаивается или думает, как получше ему отмазаться, сколько денег адвокату отвалить. А когда приехали, ребята двинули его выгружать, он уже синий в петле висит. Повесился. От куртки своей кусок ткани оторвал и петлю сделал.

Гуров еле сдержался тогда от крика, в голове сразу взорвались десятки вопросов. Но он промолчал, сдержался. Только коротко бросил в трубку:

– Понятно, ладно. Тогда я в больнице останусь, плохо себя чувствую что-то.

Ему показалось на секунду, что майор с облегчением выдохнул в трубку. Никаких лишних вопросов о смерти задержанного не будет задавать московский чин. Да, недосмотрели при перевозке, виноваты. Только все самое важное по делу Афанасьева уже имеется, прав Сладкевич – улики, потерпевшая, чистосердечное признание преступника. Осталось обыскать местные болота, найти тела убитых, чтобы был полный комплект. Гурову здесь уже делать нечего, начнется рутина из сбора вещдоков, поиска и опроса свидетелей